Неточные совпадения
Тут сначала читали критические статьи г. Н. Страхова, но так как они глупы,
то скоро
переходили к другим занятиям.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного слова из
того, что говорила ей Бетси. Она
перешла к большому столу и приняла участие в общем разговоре.
Несмотря на
то брызжущее весельем расположение духа, в котором он находился, Степан Аркадьич тотчас естественно
перешел в
тот сочувствующий, поэтически-возбужденный тон, который подходил
к ее настроению. Он спросил ее о здоровье и как она провела утро.
Прелесть, которую он испытывал в самой работе, происшедшее вследствие
того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал
к ним,
к их жизни, желание
перейти в эту жизнь, которое в эту ночь было для него уже не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не мог уже никак находить в нем прежнего интереса и не мог не видеть
того неприятного отношения своего
к работникам, которое было основой всего дела.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме
той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более
к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно
переходим от сомнения
к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения
к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже
того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…
Которого куреня бо́льшая часть
переходила, туда и куренной атаман
переходил; которого малая часть,
та приставала
к другим куреням; и вышло без малого не поровну на всякой стороне.
Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался,
переходя от объяснений
к различным эпизодам, в которых играли роль
то брашпиль,
то рулевое колесо,
то мачта или какой-нибудь тип лодки и т. п., а от отдельных иллюстраций этих
переходил к широким картинам морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительность — в образы своей фантазии.
Когда он вышел, Грэй посидел несколько времени, неподвижно смотря в полуоткрытую дверь, затем
перешел к себе. Здесь он
то сидел,
то ложился;
то, прислушиваясь
к треску брашпиля, выкатывающего громкую цепь, собирался выйти на бак, но вновь задумывался и возвращался
к столу, чертя по клеенке пальцем прямую быструю линию. Удар кулаком в дверь вывел его из маниакального состояния; он повернул ключ, впустив Летику. Матрос, тяжело дыша, остановился с видом гонца, вовремя предупредившего казнь.
В
то же время он ясно сознавал, что мечта, загоревшаяся в голове его, в высшей степени неосуществима, — до
того неосуществима, что ему даже стало стыдно ее, и он поскорей
перешел к другим, более насущным заботам и недоумениям, оставшимся ему в наследство после «растреклятого вчерашнего дня».
Мало-помалу он
перешел к убеждению, что если бы распространить Летний сад на все Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом,
то была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь.
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»),
переходя с какими-то бумагами
к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель,
то бишь студент, бывший
то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
— Ты напрасно поспешил
перейти на диван. Ты куда? — прибавил Николай Петрович, оборачиваясь
к Фенечке; но
та уже захлопнула за собою дверь. — Я было принес показать тебе моего богатыря; он соскучился по своем дяде. Зачем это она унесла его? Однако что с тобой? Произошло у вас тут что-нибудь, что ли?
Затем он снова задумался о петербургском выстреле; что это: единоличное выступление озлобленного человека, или народники, действительно, решили
перейти «от слов
к делу»? Он зевнул с мыслью, что террор, недопустимый морально, не может иметь и практического значения, как это обнаружилось двадцать лет
тому назад. И, конечно, убийство министра возмутит всех здравомыслящих людей.
Оборвав слова усмешкой, она докончила фразу не очень остроумным, но крепким каламбуром на
тему о домах терпимости и тотчас
перешла к вопросу более важного характера...
События его жизни умельчились до микроскопических размеров, но и с
теми событиями не справится он; он не
переходит от одного
к другому, а перебрасывается ими, как с волны на волну; он не в силах одному противопоставить упругость воли или увлечься разумом вслед за другим.
Она повествует ему о подвигах наших Ахиллов и Улиссов, об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Калечище прохожем, о
том, как они странствовали по Руси, побивали несметные полчища басурманов, как состязались в
том, кто одним духом выпьет чару зелена вина и не крякнет; потом говорила о злых разбойниках, о спящих царевнах, окаменелых городах и людях; наконец,
переходила к нашей демонологии,
к мертвецам,
к чудовищам и
к оборотням.
Она все колола его легкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она
перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум,
то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос,
то сама шла
к нему с вопросом о чем-нибудь неясном, не доступном ей.
Он говорил просто, свободно
переходя от предмета
к предмету, всегда знал обо всем, что делается в мире, в свете и в городе; следил за подробностями войны, если была война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал о новой пиесе и о
том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора, пошла
к нему в старый дом, куда он
перешел с
тех пор, как Козлов поселился у них, с
тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
Райский
перешел из старого дома опять в новый, в свои комнаты. Козлов переехал
к себе, с
тем, однако, чтоб после отъезда Татьяны Марковны с Верой поселиться опять у нее в доме. Тушин звал его
к себе, просвещать свою колонию, начиная с него самого. Козлов почесал голову, подумал и вздохнул, глядя — на московскую дорогу.
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она
перейдет на его сторону, а она — что он уступит, сознавая в
то же время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить
к себе, как шапку надеть, другие убеждения, другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
— Ах да, — произнес он голосом светского человека, и как бы вдруг припомнив, — ах да!
Тот вечер… Я слышал… Ну как ваше здоровье и как вы теперь сами после всего этого, Аркадий Макарович?.. Но, однако,
перейдем к главному. Я, видите ли, собственно преследую три цели; три задачи передо мной, и я…
Наконец, чтобы
перейти к девятнадцатому числу окончательно, скажу пока вкратце и, так сказать, мимолетом, что я застал их всех,
то есть Версилова, мать и сестру мою (последнюю я увидал в первый раз в жизни), при тяжелых обстоятельствах, почти в нищете или накануне нищеты.
Мы проговорили весь вечер о лепажевских пистолетах, которых ни
тот, ни другой из нас не видал, о черкесских шашках и о
том, как они рубят, о
том, как хорошо было бы завести шайку разбойников, и под конец Ламберт
перешел к любимым своим разговорам на известную гадкую
тему, и хоть я и дивился про себя, но очень любил слушать.
В утро
той страшной сцены рябой,
тот самый,
к которому
перешли Тришатов и друг его, успел известить Бьоринга о предстоящем злоумышлении.
Я попросил его
перейти к делу; все дело, как я и предугадал вполне, заключалось лишь в
том, чтоб склонить и уговорить князя ехать просить окончательной помощи у князя Николая Ивановича. «Не
то ведь ему очень, очень плохо может быть, и не по моей уж воле; так иль не так?»
Та тотчас согласилась, и как ни билась и ни плакала мать, отказываясь оставить труп, однако все-таки наконец
перешла к хозяйке, которая тотчас же велела поставить самоварчик.
Мы между
тем переходили от чашки
к чашке, изредка перекидываясь друг с другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «Нет, где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он с гримасой.
Наконец надо же и совесть знать, пора и приехать. В этом японском, по преимуществу тридесятом, государстве можно еще оправдываться и
тем, что «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Чуть ли эта поговорка не здесь родилась и
перешла по соседству с Востоком и
к нам, как и многое другое… Но мы выросли, и поговорка осталась у нас в сказках.
Со вздохом
перешли они потом
к другим вопросам, например
к тому, в чьих шлюпках мы поедем, и опять начали усердно предлагать свои, говоря, что они этим хотят выразить нам уважение.
От каторжных
перешли к пересыльным, от пересыльных
к общественникам и
к добровольно следующим. Везде было
то же самое: везде
те же холодные, голодные, праздные, зараженные болезнями, опозоренные, запертые люди показывались, как дикие звери.
— И отлично, — соглашался Половодов. — Теперь нам остается только
перейти,
то есть, вернее сказать, переехать от фотографии
к оригиналу. Тонечка, ты извини нас с Сергеем Александрычем: мы сейчас отправляемся
к Ляховскому.
Хина в самых живых красках очертила собравшуюся на воды публику и заставила хохотать свою юную собеседницу до слез; затем последовал ряд портретов общих знакомых в Узле, причем Бахаревым и Веревкиным досталось прежде всего. А когда Заплатина
перешла к изображению «гордеца» Половодова, Зося принялась хохотать, как сумасшедшая, и кончила
тем, что могла только махать руками.
Избыток
того чувства, которым Гуляев тяготел
к несуществующему сыну, естественно,
переходил на других, и в гуляевском доме проживала целая толпа разных сирот, девочек и мальчиков.
Красноречиво и горячо Ляховский развил мысль о ничтожности человеческого существования, коснулся слегка загробной жизни и грядущей ответственности за все свои дела и помышления и с
той же легкостью
перешел к настоящему,
то есть
к процессу, которым грозил теперь опеке Веревкин.
Мы уже вступаем в
тот возраст нашего бытия, когда время нам уже выйти из детского западничества и детского славянофильства, когда мы должны
перейти к более зрелым формам национального самосознания.
Между
тем надо было оканчивать дело: следовало неотложно
перейти к допросу свидетелей.
Но когда опрос
перешел к защитнику,
тот, почти и не пробуя опровергать показание, вдруг завел речь о
том, что ямщик Тимофей и другой мужик Аким подняли в Мокром, в этот первый кутеж, еще за месяц до ареста, сто рублей в сенях на полу, оброненные Митей в хмельном виде, и представили их Трифону Борисовичу, а
тот дал им за это по рублю.
Так немедленно и поступил Николай Парфенович: на «романических» пунктах он опять перестал настаивать, а прямо
перешел к серьезному,
то есть все
к тому же и главнейшему вопросу о трех тысячах. Грушенька подтвердила, что в Мокром, месяц назад, действительно истрачены были три тысячи рублей, и хоть денег сама и не считала, но слышала от самого Дмитрия Федоровича, что три тысячи рублей.
— Прекрасно-с. Благодарю вас. Но прежде чем
перейдем к выслушанию вашего сообщения, вы бы позволили мне только констатировать еще один фактик, для нас очень любопытный, именно о
тех десяти рублях, которые вы вчера, около пяти часов, взяли взаймы под заклад пистолетов ваших у приятеля вашего Петра Ильича Перхотина.
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение,
то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у
того зато правда,
тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и
к нам
перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что
тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав
к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и
перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в
тот день газете.
Наконец опросы
перешли к защитнику, и
тот первым делом начал узнавать о пакете, в котором «будто бы» спрятаны были Федором Павловичем три тысячи рублей для «известной особы».
Вопросы
перешли к Фетюковичу. Между прочим, я помню, он спросил про Ракитина и про двадцать пять рублей «за
то, что привел
к вам Алексея Федоровича Карамазова».
Тропа опять
перешла на реку и вскоре привела нас
к тому месту, где Иодзыхе разбивается на три реки: Синанцу, Кулему (этимология этого слова мне неизвестна) и Ханьдахезу [Ханьда — лось (маньчжурское слово), хе-цзы — речка (китайское).].
По мере приближения
к водоразделу угрюмее становился лес и больше попадалось звериных следов; тропа стала часто прерываться и
переходить то на одну,
то на другую сторону реки, наконец мы потеряли ее совсем.
Я узнал огромный кедр, у которого останавливался,
перешел через ручей по знакомому мне поваленному дереву, миновал каменную осыпь и незаметно подошел
к тому колоднику, на котором бурундук сушил свои запасы.
Чем более мы углублялись в горы,
тем порожистее становилась река. Тропа стала часто
переходить с одного берега на другой. Деревья, упавшие на землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание
к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и пошли не по
той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела
к истокам Улахе.
К востоку от водораздела, насколько хватал глаз, все было покрыто туманом. Вершины соседних гор казались разобщенными островами. Волны тумана надвигались на горный хребет и, как только
переходили через седловины, становились опять невидимыми.
К западу от водораздела воздух был чист и прозрачен. По словам китайцев, явление это обычное. Впоследствии я имел много случаев убедиться в
том, что Сихотэ-Алинь является серьезной климатической границей между прибрежным районом и бассейном правых притоков Уссури.
В нижнем течении река Дунца [Левый приток реки Санхобе.] течет в меридиональном направлении до
тех пор, пока не встретит реку Сицу. Тут она делает петлю и огибает небольшой горный отрог, имеющий пологие склоны
к реке Санхобе и крутые —
к реке Дунце. Через этот самый отрог нам и надлежало
перейти.